Страсти по Фаусту. Роман - Светослов

Лёва свернул газету и встал.

– Вот есть же на свете счастливые люди… Стихи пишут, играют на лютне, любят друг друга, – задумчиво промолвила Люба, глядя в пространство.

– Дак правильно; меньше орать надо. А то раскудахталась. А после – играй ей на лютне, – ответил Лёва и усмехнулся.

– Да ты уж петух, каких в окрýге не сыщешь. Всё кукарекал бы да водку с портвейном жрал. Никакого проку. Чего стоишь, как истукан? Думаешь, если утро, так и дел никаких?

– Нет у меня отдыха. Вся жизнь – работа. В идеях я весь…

И Лёва отвёл глаза.

– Знаю я твои идеи, – со вздохом сказала супруга. – Сначала пивка для рывка, потом – портвешка для стишка, а потóм…

– А потóм – пляски с ментом и тоска с котелком! – перебил её Лёва. – Много ты понимаешь. Не знаешь ничего… Эх, сил моих больше нету. Пойду – освежусь, авось полегчает.

Он подошёл к окну и подумал:

«Однако прохладно на дворе. Надо бы потеплее чо-нить…»

И он быстро начал собираться.

Глядя на него, Люба зафиналила утренний кипиш:

– Смотри, недолго там; а то на ночь двери запру, – будешь порог околачивать.

– Нэ-нэ… н-не боись. Нэ-нэ-нэ… надо бэ-бэ-будет – в окошко вэ-вэ-вэ-влечу. Ну, бэ-бэ-бывай.

И с появлением этого паскудного заикания Никанорыч понял: синдром бодуна вошёл в активную фазу… Медлить было нельзя. И он стал мобильным. Он шустро оделся, незаметно прихватил с собой «Капитал» в пакете, паспорт, и суматошно покинул квартиру…

– Так чаю и не попили, – промолвила Люба, отрешённо глядя в пространство.

4. Озарение спецкора Лютнева

В то время как в квартире вышеупомянутых супругов происходила утренняя разборка, в другой квартире, тоже патриархальной, но неизмеримо более комфортной, обставленной ампирной мебелью, завтракали супруги Лютневы, это были молодые люди, искреннее любящие друг друга. На софе сибаритствовал глава семьи Илья Лютнев, жуя сэндвич и запивая его свежезаваренным кофе… Рядом с ним на софе, поджав ноги, сидела его супруга Мила, молодая обаятельная женщина, одетая в атласный халат.

Она любовалась своим избранником, ласково приговаривая:

– Кушай, мой заюшка; Илюшенька—дорогушенька…

И Илюшенька-дорогушенька, что-то мыча полным ртом, кивал и аппетитно поглощал свой супербутерброд.

Закончив завтракать, Илья вдруг погрузился в размышления…

Он загадочно улыбнулся, глядя на Милу, и с интригой изложил:

– Ты знаешь, Мила, меня сейчас посетила интересная идея… А не мотануть ли мне за репортажем куда-нибудь в регион, – в какой-нибудь провинциальный достопримечательный центр, – этакий знойный городишко… Россия полна самородков. И они, эти самородки, наверняка изнывают от тоски по душераздирающей правде жизни, коей кипит наша вездесущая центробежная пресса. Они – самородки, и им нужен добытчик, – тот, кто их найдёт и обнародует. Вот я-то и стану их добытчиком. Я же спецкор!

Илья восторженно посмотрел на супругу, встал и взволнованно закурил; а затем принялся прохаживаться по комнате, обдумывая дальнейшие действия, необходимые в работе спецкорреспондента, а попросту – бродяги журналиста… Мила, все это время оцепенело слушавшая супруга, округлила свои и без того большие глаза.

Она растерянно спросила:

– Илюша, а в какой город-то ты собрался?

– Да город никуда не убежит. Это – уже детали. Главное – идея! Был бы товар, а купец найдётся, – неоднозначно высказался Илья. Он с авантюрным самозабвением посмотрел на супругу и вошёл в поток эйфории…

Мила как-то странно смотрела на любимого, а затем не менее странно произнесла:

– А и чего бы не попробовать? Мы люди хваткие, умные, говорить умеем…

– Правильно мыслишь, – вставил Илья и плюхнулся на диван, в самозабвении закатив глаза… Затем встал и принялся ходить по комнате, вынашивая свой оглушительный план…

Действительно, странный народ эти придумщики авантюр. И всё бы ничего, да только уж слишком ретиво раскрутил свою грёзу спецкор Лютнев, находившийся под чутким обаянием своей страстной супруги. Но самое упоительное заключалось в том, что Илья Лютнев даже не знал, в какой город он собрался за этим самым сомнительным репортажем. Мистика! Зато его очаровательная Мила знала, что, если её ненаглядный что-то втемяшил себе в голову, то это уже прочно и безотлагательно, это испытательный сенсор дальнего назначения… И вот теперь спецкор Лютнев пробовал этот сенсор в автономном режиме, иными словами – он желал детальнейшего расклада своего стратегически-убойного плана со всеми последствиями и официальными изложениями в духе сенсационного репортажа со всем его авантюрно-пьянящим размахом… Лютнев расхаживал по уютной комнате, размышляя, а Мила внимательно наблюдала, как он менял мимику и взгляд, очевидно накручивая в мыслях что-то жутко интригующее, фантастически экстремальное и натурально улётное… Да, спецкор подсел на крутую «фишку» – на идею, от которой у него закипали думы и сладко урчало в глубинах его организма… А ведь была уже у него подобная штука! Было дело, ездил он в тьмутараканию, собирал репортажи… Вот только подпортили всё местные трудоголики да ценители правды. А где она, эта правда? Лютнев догадывался, что она существует, но где точно – этого он не мог сказать даже себе… А дело было так: прибыл спецкор в деревню, каковых немало в Российской глубинке, да решил срубить новостей в лёгкую. Но тормознулся тут же на бунтарских замашках местных аборигенов – типа давай нам главных, жрать нечего, ходить не в чем, ездим на старых собранных тракторах, денег никто не платит, и вообще, говорить ни о чём не будем, пока не дашь нам клятвенное обещание, что немедля сходку созовёшь в своём центре и пособишь нашей братии хоть чем-то… Спецкор, честно говоря, слегка офонарел от всей этой самородной истерики с её сумасбродной горечью, и пообещал, конечно же, пособить и слово замолвить за горемык деревенских. Дело кончилось мирно, – спецкора безотлагательно и щедро угостили местной самогонкой, после чего он долгое время пребывал в состоянии веселящей прострации с её независимостью от внешнего мира. Ну а затем Лютнев отбыл в столицу, после чего напрочь забыл о своих клятвенных обещаниях, ибо и без того дел невпроворот, кругом хрен знает что творится, неровен час, без дохода останешься, и вообще, думать нужно, когда что-то требуешь и говоришь… Да. Такие вот извилины судьбы, извороты натуры. С тех пор Лютнев железно усвоил: делать нужно лишь то, что важно для тебя, только своё, и никаких сдвигов в сторону, никаких благотворительных замашек с мучительными последствиями и отходняком… И теперь он размышлял очень трезво, хотя и не слишком понятно со стороны рассудка. А кому интересен этот расклад рассудка? Он просто скучен. Вот то ли дело душа… В ней столько всего таится! Какие приключения, какие повороты, какие внезапности! Да. Решено. Спецкор натурально всё наметил и спланировал…

5. Театр импровизаций

К этому времени режиссёр Лукоморьев в своей квартире уже закончил набор текста, и отправил всё это на принтер. Через некоторое время он принялся оживлённо просматривать отпечатанные листы… Затем он прошёл на кухню, зажёг газ и поставил чайник, с удовлетворением что-то намурлыкивая…

Наспех съев объёмный бутерброд с колбасой и запив его чаем, Лукоморьев забрал распечатанную рукопись, оделся и поспешил туда, где его ждал творческий коллектив под крышей непредсказуемого и многотонального Театра импровизаций…

В это дивное утро Театр дышал предчувствием новых идей. На сцене, сидя на стульях, балагурили актёры с актрисами в ожидании режиссёра.

Одна из актрис, ироничная стройная Люся, имеющая стильную причёску и глубинный чарующий взгляд, проникающий в бездну сознания, с иронией обратилась к актёру с не менее проницательным взором и моложавым лицом:

– Веничка, ты сегодня у нас что-то подозрительно гладко выглядишь… Не поделишься секретом?..

И Веничка непринуждённо поделился:

– Чтобы клетки обновлять, нужно думку фильтровать…

– Это точно, – вступил в разговор актёр Стас, весельчак и балагур, каких мало. – Я вот как-то гулял по Калифорнии…

Все тут же напряглись, переключив всё внимание на Стаса…

И Стас вдохновенно продолжил:

– Да. Иду я как-то по Калифорнии, гуляю себе спокойненько, думку фильтрую… Смотрю – шоп. Дай, думаю, зайду. Ну и зашёл. Гляжу – а за прилавком – Мата Хари, – тени наводит… Меня увидала – разулыбилась и говорит: «Заходи, Стас, у нас пиво свежее». Я остолбенел поначалу, а потом думаю: «Возьму пивка, раз свежее.» Ну и взял. Мата Хари дала мне пару банок и шепнула: «Ты заходи к нам почаще, Стас, – у нас не только пиво бывает…» И подмигнула мне так, по-свойски… Ну я вышел на улицу, хотел было пиво открыть – попробовать, гляжу – а навстречу Гарри Поттер идёт, и улыбается как-то загадочно… Я тоже в ответ улыбнулся. А Поттер и говорит: «Привет, Стас! Гуляешь?» Я отвечаю: «Гарри, ты, что ли?» Он говорит: «Да, я. А то кто ж ещё.» Я говорю: «А что это ты такой загадочный?» А он отвечает: «Да вот, спешу на платформу девять и пять четвертей…» И улыбается. Я говорю: «Гарри, что у тебя с арифметикой? Ты что-то не то загнул…» А он говорит: «Да я следы заметаю. Я тут намедни занял бабла Волдэморту. Он решил себе новое тело купить. Да сдуру взял и купил тело Шрэка… Теперь с него долг не вышибить, придётся его мандрагорой окучивать… Ну ладно, пошёл я.» И пошёл он себе дальше по Калифорнии. И я пошёл. Вдруг смотрю – а на меня надвигается этот Волдэморт в теле Шрэка… Ну, думаю, всё, приехали… А Гарри вдруг развернулся и что есть мочи как долбанёт его заклинанием, у меня аж уши заложило… И тут этот мафик шрэкообразный раздуваться стал… А потом взлетел, как воздушный шар, да и лопнул. У меня от этого взрыва и вовсе в глазах потемнело… Вот же, блин, думаю, до чего дожил. Вдруг смотрю – а прямо на меня Терминатор идёт, и пушку свою на меня направил… Я думаю: ну нет, гад, ты-то меня на ура не возьмёшь. Я кое-что тоже умею… Взял да и шарахнул в него заклинанием, – самопальным, естественно. Он на глазах у меня весь и разъехался, как масло на сковородке… А в голове – душераздирающий возглас Терминатора этого: «Что ж ты, падла, самопалы юзаешь?!» Я смекнул тут же да и ответил: «Сам падла. А самопал – он и в Африке самопал. Никто ещё не запрещал самозащиту, блин, гусь перелётный с железяками стрёмными…» Вспомнил я тут про пивко, что Мата Хари мне дала, да и глотнул его… И тут исчезла Калифорния… Я вдруг онемел весь… Глядь – кухня моя, родимая… И я в ней, тоже родной такой весь… Дай-ка, думаю, проверю – не глюк ли это… Ну и ещё пивка отпил малость… Тут смотрю – кухня моя исчезла… Ну точно – глюк, ядрёна кончита. И стою я у переулка какого-то обшарпанного. Гляжу – а из подворотни выходит поручик Ржевский с рабыней Изаурой под руку… А навстречу им выдвигаются Турецкий с Каменской, и тоже под руку… Турецкий хвать пушку – и на Ржевского наставляет; а Ржевский тут же как шарахнет в него матом семипудовым!… Турецкий с Каменской так и рухнули навзничь. А Изаура и говорит Ржевскому на ломаном русском: «Ви ошен карачо и силно умеет гаварит; я согласна бит Ваша лубовница…» А Ржевский осклабился, меня увидав, и молвит: «Стас, не бойся, тебя я не трону.» Ну, думаю, надо ещё раз думку отфильтровать, – и пивка из банки глотнул… И тут всё исчезло… Я глаза открываю – сижу перед зеркалом в нашей гримёрке, а сзади Лукоморьев меня тормошит: «Стас, вставай, домой пора. Ты переутомился…» И тут я понял: думка отфильтрована.